Сталин сделал плохие кадры
К началу войны в стране были танки, пушки и самолеты — в циклопических количествах и отменного качества. Но не было людей, умеющих руководить армией.
«Красные столбы пламени с воем устремлялись к небу, вздымая тучи искр и окрашивая черный купол неба багровыми сполохами. С гулом горного обвала оползали многоэтажные корпуса. Как жалкие детские игрушки, сворачивались в клубки стальные каркасы горящих самолетов. Раскаленные коробки танков делались прозрачными. Небо пылало. На десятки километров вокруг поля покрылись хлопьями копоти…»
Это строки из печально знаменитой повести Н.Н. Шпанова «Пер-вый удар. Повесть о будущей войне». Военное издательство Наркомата обороны выпустило эту книгу летом 1939 года, причем в серии «Библиотека командира». Именно так представлялось тогда начало долгожданной Большой Войны. А поскольку «Первый удар» вышел в свет еще до подписания пакта Молотова—Риббентропа, то и места, которые «на десятки километров покрываются хлопьями копоти», были названы совершенно конкретно: Нюрнберг, Фюрт, Бамберг, канал Майн—Дунай…
После лета 1941 г. повесть Шпанова если и вспоминали, то лишь с напускным (а может быть, и искренним) возмущением: «Вишь чего шелкопер-бумагомарака навыдумывал!». А что, собственно, такого несуразного было в этой злополучной книге?
А как иначе должна была вступить в войну огромная страна с неизмеримыми природными ресурсами, мощнейшей, предельно милитаризованной промышленностью, страна, «мирная жизнь» которой была всецело посвящена подготовке к войне?
Два десятилетия народ богатейшей страны мира жил в бараках и коммуналках, недоедал и недосыпал, донашивал обноски и стоически переносил беспримерный в истории массовый террор. И работал. Работали все мужчины. Работали почти все женщины. Декретный отпуск давался на четыре месяца: два до и два после. Потом — от грудного младенца к станку. Еще в «мирное время» военные заводы (а других в сталинском Союзе практически и не было) работали в три смены, с рассвета и до рассвета.
Произведенный продукт был огромен. Все, что не успевали придумать и сделать сами, покупали или воровали на беспечном до изумления Западе. К началу Второй мировой войны Красная армия по количеству танков и боевых самолетов превосходила вооруженные силы Германии, Франции и Англии, вместе взятые. Самую многочисленную армию мира вооружили лучшими в мире танками и орудиями, огнеметами и радиолокаторами, дизельными гусеничными тягачами и бетонобойными бомбами с ракетными ускорителями. Вопреки всеобщему заблуждению, рация в Красной армии тоже была. И не одна. На начало января 1941 г. в Вооруженных силах СССР числилось:
— фронтовых радиостанций 40 штук (т.е. 8 на каждый из пяти будущих фронтов);
— армейских — 845 штук (полсотни на одну общевойсковую армию);
— полковых (5АК) — 5909 штук (примерно 4 штуки на полк).
И вот — грянуло. «Красные столбы пламени с воем устремились к небу». Не вдаваясь сейчас — за недостатком времени и места — в бесконечную дискуссию о том, почему и зачем Сталин позволил Гитлеру нанести первый удар, отметим только один простой и очевидный фактор: бояться Сталину было совершенно нечего. При том соотношении сил, что сложилось на западных границах СССР, он мог позволить себе любые варианты вступления Красной армии в войну с Германией, в том числе и тот, который реализовался фактически.
Вопреки придуманному задним числом мифу, товарищ Сталин в первые часы войны ни в какую растерянность не впадал. Короткая Директива № 2, отправленная в войска в 7 часов утра 22 июня, звучит как рык разъяренного тигра: «В связи с неслыханным по наглости нападением со стороны Германии на Советский Союз… всеми силами и средствами обрушиться на вражеские силы и уничтожить их в районах, где они нарушили советскую границу… мощными ударами авиации уничтожить… разбомбить Кенигсберг и Мемель...».
Ярость слепого отчаяния? Ничего подобного. Было чем «разбомбить», было чем «обрушиться и уничтожить». По самым аккуратным и сдержанным подсчетам получается, что в составе группировки советских войск, введенных в бой в первые 7—10 дней войны, было 12 379 танков. Против 3266 немецких. По числу боеготовых самолетов, авиационных эскадрилий и летных экипажей советская авиация имела трех-четырехкратное превосходство над люфтваффе. И за спиной группировки советской авиации, развернутой на западном ТВД (136 авиаполков), — практически равный по численности (порядка 120 авиаполков) резерв во внутренних округах, в Закавказье и на Дальнем Востоке.
Силы немецкой авиации были настолько малы — как в сравнении с численностью ВВС Красной армии, так и в сравнении с прогнозами советской разведки, — что в докладе штаба Северо-Западного фронта № 3, подписанном в 12 часов дня 22 июня 1941 г., было написано дословно следующее: «Противник еще не вводил в действие значительных сил ВВС, ограничиваясь действием отдельных групп и одиночных самолетов».
Вечером 22 июня в войска ушла развернутая, с подробным указанием сроков и рубежей Директива № 3 в соответствии с которой к исходу дня 24 июня советские мехкорпуса, перенеся боевые действия на территорию противника, должны были занять города Люблин и Сувалки. Впрочем, еще до получения Директивы № 3, в 18 часов 22 июня 15-й мехкорпус получил приказ командования Юго-Западного фронта «уничтожить сокальскую группу противника, не допустив отхода ее на западный берег реки Буг». Другими словами, высшее советское командование было в те часы обеспокоено тем, чтобы не дать противнику убежать назад, на сопредельную территорию…
Через две недели после начала боевых действий первый стратегический эшелон Красной армии был практически полностью уничтожен. Войска Западного и Северо-Западного фронтов (более 70 дивизий) были смяты, разгромлены, большей частью взяты в плен. Противник занял Литву, Латвию, почти всю Белоруссию, форсировал Западную Двину, Березину и Днепр. 16 июля немцы заняли Смоленск. Две трети расстояния от западной границы до Москвы были пройдены. Войска Юго-Западного фронта в беспорядке откатились за линию старой советско-польской границы. Передовые танковые части вермахта вышли к пригородам Киева.
Практически вся техника и тяжелое вооружение войск западных округов были потеряны. Три фронта (Северо-Западный, Западный и Юго-Западный) потеряли к 6—9 июля 11,7 тыс. танков и 19 тыс. орудий. Потери авиации уже к концу июля достигли отметки в 10 тыс. боевых самолетов, то есть превысили исходную численность группировки советских ВВС. Главная ударная сила Красной армии — огромные, вооруженные лучшими в мире танками Т-34 и КВ механизированные корпуса — просто растаяли, исчезли, оставив после себя груды брошенной техники, запрудившей все дороги Литвы, Белоруссии и Западной Украины.
Немцы заняли (точнее сказать, прошли) территорию площадью в 700 тыс. кв. км, что примерно в три раза больше территории Польши, оккупированной вермахтом в сентябре 1939 года. И что совсем уже противоречит всем канонам военной науки — потери наступающей стороны (вермахт потерял к 6 июля 1941 г. 64 тыс. убитых и раненых) оказались на порядок меньше потерь обороняющихся! Даже в ходе того, что отечественные историки и по сей день не стесняются называть «триумфальным маршем вермахта по Франции», немецкие потери (156 тыс. убитых и раненых) оказались в 2,5 раза больше той цены, которую пришлось заплатить вермахту за разгром основных сил кадровой армии Советского Союза.
Что это было? Первым абсолютно точно смысл происходящего понял сам Сталин. Возможно, именно потому так быстро и так правильно понял, что его «университетами» была подпольная работа в подрывной организации, которая однажды развалила русскую армию прямо во время мировой войны. Сталин конкретно знал, как рушатся империи и исчезают многомиллионные армии. Поэтому всего семь дней потребовалось ему, чтобы понять, в чем причина неслыханного разгрома. Открывшаяся истина оказалась непомерно тяжелой и ошеломляюще неожиданной даже для этого человека с каменным сердцем и стальными нервами. В ночь с 28 на 29 июня Сталин бросил все и всех, уехал на «ближнюю дачу», где и провел в полной прострации два дня — 29 и 30 июня, не отвечая на телефонные звонки и ни с кем не встречаясь.
Ему было о чем подумать. Сталин присвоил себе абсолютную монополию на знание и мысль — и в конечном итоге обманул, страшно обманул самого себя. Оказалось, что у него все есть — и ничего нет. Есть танки-пушки-пулеметы-самолеты. В циклопических количествах и отменного качества. Но нет людей, умеющих, а самое главное — желающих воевать за Сталина, за колхозы, за НКВД и ГУЛАГ. Многолетние усилия товарища Сталина в деле «подбора и расстановки руководящих кадров» закончились тем, что поднятое им «из грязи в князи» полуграмотное, распухшее от обжорства и пьянства «военное начальство» бросилось в бега после первых же выстрелов на западной границе. Мат-перемат и истошный крик «любой ценой взять и доложить» заменили сталинским генералам все премудрости тактики и оперативного искусства — но для борьбы с таким противником, как немецкая армия образца 41-го года, этого оказалось ничтожно мало.
Сталин верил в то, что всеобщий страх — это и есть тот камень, на котором будет покоиться его незыблемая власть. Вечером 28 июня он понял, что допустил ошибку. Главную и, как ему тогда показалось, последнюю в его жизни ошибку. Затравленный чудовищно жестоким террором народ готов был безропотно работать и безропотно же умирать — но еще очень много крови должно было пролиться, прежде чем этот народ смог выпрямиться во весь рост и подняться на Великую Отечественную войну…
